Курт Левин
Переход от аристотелевского к галилеевскому способу мышления в биологии и психологии[*]
Часть 1

Думать, как и двигаться, можно по-разному. Этот факт стоит внимания не только учёного, но и обычного человека.

На протяжении последних двух десятилетий развитие понятий в биологии и психологии претерпело очень глубокие, отчасти даже кризисные изменения. Дискуссия сплошь и рядом наталкивается на философские вопросы, относящиеся к теории познания, логике и, прежде всего, к теории науки. Возникающие при этом трудности оказываются столь большими не в последнюю очередь потому, что теория познания и теория науки находятся пока на такой стадии развития, что ответы на эти конкретные вопросы с неизбежностью часто оказываются несостоятельными. Ведь на эти вопросы нельзя ответить ни путем всеобщих «философских» рассуждений, не учитывающих конкретную природу различных наук, ни преувеличивая эти различия между науками, вплоть до вывода об их «полной разнородности». Такого рода философские обобщения скорее вредны, чем полезны, ибо они только усиливают многочисленные философские предубеждения и шоры, препятствующие прогрессу соответствующей науки; ей следовало бы от них освободиться.

Только наблюдающее, сравнительное исследование, которое позволит выявить параллели и различия между науками, не делая при этом выводов об их идентичности или полной разнородности, может прояснить и ключевые вопросы теории науки, и фундаментальные вопросы отдельных наук. Такое исследование, проводимое в духе сравнительной теории науки, должно рассматривать отдельные науки не как логически застывшие, но как развивающиеся образования. При этом оно должно, прежде всего, избегать рассмотрения различий стадий развития как коренных различий соответствующих наук, или наоборот, на основании теоретико-научной эквивалентности стадий развития различных наук делать вывод о тождественности этих наук.

В данном исследовании, обращенном в равной мере как к представителям теории науки, так и к психологам и биологам, предпринимается такого рода сравнительное сопоставление современного изменения понятий в биологии и психологии с определенными изменениями в физике, а именно, с переходом от аристотелевского к галилеевскому образованию понятий. В центре этих размышлений, выросших из конкретной исследовательской работы в области психологии на протяжении последнего десятилетия, стоят вопросы динамики, причем так, как они выступают для того, кто их исследует. Ведь для исследователя важны не сами по себе формально-философские проблемы, но содержательное познание определенной предметной области. В конце концов, философские вопросы интересны ему лишь в той мере, в какой они содержат еще и содержательные тезисы о мире исследуемых им объектов или обладают определенными практическими последствиями для методов исследования, способа доказательства или для конкретной постановки вопроса. Теория науки, в той мере, в какой она хочет быть «эмпирической», а не спекулятивной наукой[1], также выиграет, если обратится к анализу философских положений, имплицитно содержащихся в реальной исследовательской практике конкретной науки, а не к ее философской «идеологии».

Вопросы динамики сегодня выступают как реальное ядро и важнейшая задача психологии и биологии,  и то обстоятельство что термин «динамика» превращается, особенно в психологии, чуть ли не в девиз, является хотя и примитивным, но вполне явственным знаком преобразований, претерпеваемых обеими этими дисциплинами, которые еще совсем недавно считались в основном описательными науками.

Похоже, что разработка проблем динамики на сегодняшний день в психологии продвинулась дальше, чем в остальных общебиологических дисциплинах, если не учитывать «физику живого»[2]. Поэтому я, ради краткости, ограничусь рассмотрением в основном психологии, хотя те же самые тенденции развития можно проследить и во всей биологии.

Я не собираюсь из истории физики дедуктивно выводить то, что биология «должна» была бы делать. Ибо я не считаю, что, в конечном счете, существует только одна эмпирическая наука — физика, а все остальные науки так или иначе к ней сводятся [3]. Вопрос о том, сводима ли психология, как часть биологии, к физике или же она является независимой наукой, пока может быть оставлен открытым.

При сопоставлении аристотелевского и галилеевского способов образования понятий в физике мы, естественно, будем не столько касаться конкретных нюансов теорий Галилея и Аристотеля, сколько тех довольно значительных различий в способах мышления, которые определяли реальные исследования в рамках средневековой аристотелевской и послегалилеевской физики. В этом смысле нам безразлично, использовал ли ранее какой-нибудь отдельный исследователь более поздние способы мышления, или нет.

Прежде чем переходить конкретно к базовым динамическим проблемам, я рассмотрю сначала некоторые важные общие особенности аристотелевского и галилеевского образования понятий в физике и в психологии.

I. Общая характеристика двух способов мышления

А. В физике

Если спросить, что является наиболее характерным различием между современной послегалилеевской и аристотелевской физикой, то, как правило, мы получим ответ, оказавший существенное влияние на научные идеалы психолога: построение понятий в аристотелевской физике было антропоморфным и неточным. Современная же физика является точной количественно, и место существовавших ранее антропоморфных наглядных представлений заняли теперь чисто математические, функциональные взаимосвязи. Это придало физике ту абстрактность, которая обычно является предметом особой гордости современных физиков.

Вне всякого сомнения, такой взгляд на развитие физики до определенной степени верен. Однако если обращать внимание не столько на «стиль» используемых понятий, сколько на их реальные функции как инструментов познания мира, то эти различия окажутся вторичными, лишь формальными проявлениями более глубоких содержательных расхождений в понимании взаимосвязей мира и задач исследования.

1. Аристотелевские представления

а) Ценностные представления. Отделение физики, как и всех других наук, от материнского лона философии и практики происходило постепенно. Аристотелевская физика наполнена не только понятиями, которые нынче рассматриваются как специфически биологические, но и, прежде всего, ценностными понятиями и чисто нормативными понятиями, родственными этическим и занимающими особое промежуточное положение между свободными от ценностей и ценностными понятиями. Так, например, «высшими» формами движения признаются движения по кругу и по прямой, которые встречаются лишь «на небе», среди звезд. «Земному» же, подлунному миру присущи движения низших типов. Сходные ценностные различия существуют и между причинами: по одну сторону стоят хорошие, и, так сказать, оправданные силы тела, которые вытекают из его стремления к завершению (telos), а по другую — силы, приводящие к «нарушениям» и связанные со случайными воздействиями и с действиями сил других тел (bia).

Такого типа классификация на ценностной основе играет чрезвычайно важную роль в средневековой физике. Она объединяет в мышлении то, что очень слабо содержательно связано между собой, и разъединяет то, что реально соединено близкими и значимыми связями.

б) Абстрагирующая классификация. Когда галилеевская и послегалилеевская физика избавились от «антропоморфного» различения между небесным и земным и, таким образом, значительно расширили сферу действия естественных законов, это было связано не только с исключением ценностных понятий, но и с изменением в понимании классификации. Для аристотелевской физики принадлежность предмета к данному классу имела решающее значение, потому что для Аристотеля класс определял сущность объекта, а следовательно, и его поведение как в позитивном, так и в негативном отношении.

Такие классификации часто принимали вид пар противоположностей, таких как холодный—теплый, сухой—влажный, и носили застывший, «абсолютный» характер. В отличие от этого, в современной количественной физике на смену дихотомическим классификациям пришли текучие переходы, а на смену «субстанциальным» понятиям пришли «функциональные»[4].

Аристотелевский тип абстрагирования, при котором восхождение ко всеобщему одновременно означает потерю конкретных различий, вынуждает, в конечном счете, либо ограничиться очень узкой предметной областью, либо, расширяя предметную область, обходиться все менее содержательными понятиями.

в) Понятие закона. «Класс» у Аристотеля определяется абстрактно, а именно как понятие, предполагающее наличие у группы объектов совокупности общих признаков. Это обстоятельство не просто характеризует логику Аристотеля, но играет большую роль в понимании им закономерности и случайности. На этих понятиях я хотел бы остановиться подробнее, ибо они имеют важное значение для проблем современной психологии.

Для Аристотеля закономерно и в силу этого постижимо с помощью понятий то, что происходит без исключений. Далее, и это он подчеркивает особенно, закономерно то, что происходит часто. Из круга постигаемого с помощью понятий исключены, как простая случайность, те события, которые происходят только однажды, то есть индивидуальные события как таковые. И действительно, поскольку поведение вещи определяется ее «сущностью» (понятием) и эта сущность совпадает с абстрактно определенным «классом» (то есть всей совокупностью общих характеристик целой группы объектов), то отсюда следует, что единичное событие как таковое есть случайность. Ведь для классов в аристотелевском смысле слова индивидуальные различия исчезают.

Первоисточник этих представлений следует искать в том, что для аристотелевской физики не все физические процессы являются закономерными. Молодой физической науке вселенная, которую она исследовала, казалась содержащей столько же хаотичного, сколько и закономерного. Закономерность, умопостижимость физических процессов была еще ограниченной. Она присутствовала лишь в некоторых из реально происходящих процессов, например в движении звезд, но ни в коем случае не в текучих и преходящих процессах. Для этой физики было еще под вопросом, подчиняются ли физические процессы законам, и если да, то в какой степени.

И это обстоятельство влияло на реальное построение понятий даже тогда, когда «принципиальная» философская идея о всеобщей закономерности уже существовала. Для постгалилеевской физики, с исчезновением различий между закономерными и незакономерными процессами, отпала и необходимость доказывать в каждом конкретном случае закономерность того или иного процесса. Аристотелевской же физике, напротив, необходимо было иметь критерии, позволяющие решить, является ли данный процесс закономерным, или нет. В качестве такого критерия обычно использовалась регулярность, с которой в естественных условиях происходят одинаковые процессы. Ибо в регулярном повторении одного и того же внутренняя закономерность становится, так сказать, видимой для обыденного сознания. Только те события, регулярность или хотя бы частоту которых подтверждает история (как, например, в случае движения звезд по небосклону), оказываются закономерными; и лишь постольку поскольку они повторяются и в силу того, что являются чем-то «большим», чем уникальный индивидуальный случай, они умопостижимы. Иначе говоря, уровень притязаний науки в отношении познания весьма хаотичного и непонятного мира, ее вера в понятийную постижимостъ этого мира, распространяются лишь на те события, которые поддерживают эту веру своей повторяемостью в ходе истории и доказывают, тем самым, свою определенную устойчивость и стабильность.

При этом мы не должны забывать, что подчеркивание Аристотелем повторяемости как основания для признания события закономерным по сравнению с его предшественниками,заключает в себе поворот к расширению и эмпирическому применению тезиса о закономерности. «Эмпирик» Аристотель настаивает на том, что закономерным является не только регулярное, но и частое. Впрочем, это только делает еще более явным его противопоставление индивидуального и закономерного: закономерность остается ограниченной случаями повторения одинаковых событий, когда становятся зримыми отличительные свойства определенных абстрактных классов.

Это отношение к проблеме закономерности, господствовавшее в средневековой физике,        постепенно, очень маленькими (на наш сегодняшний взгляд) шагами преодолевавшееся в борьбе с аристотелевской физикой, которую вели, например, Джордано Бруно и Бэкон, привело к нескольким важным во многих отношениях последствиям.

Это представление о закономерности носило полностью квазистатистический характер. Закономерность понималась как высшая степень всеобщности, как то, что очень часто происходит тем же самым образом, как высший случай регулярности и, тем самым, как полнейшая противоположность редким или индивидуальным событиям. Такое статистическое определение понятия закономерности (наряду с попытками его преодоления) прослеживается даже еще у Бэкона, когда он пытается решить вопрос о случайности или существенности какого-либо объединения качеств с помощью численного сопоставления в своих таблицах присутствующих и отсутствующих случаев из повседневной жизни. Менее математически оформленно, но от этого не менее явно этот статистический метод мышления пронизывает собой всю аристотелевскую физику.

В то же время — и это одно из самых важных следствий аристотелевского способа образования понятий — эта регулярность или одноразовость события понимались исторически.

Абсолютное отсутствие исключений («всегда»), наблюдаемое также и в понятии закономерности в позднейшей физике, здесь еще сохраняет свою исходную связь с той частотой, с которой одинаковые случаи происходили в действительности, в историческом течении событий в мировом процессе. Это можно представить себе примерно так: легкие предметы в обычных условиях довольно часто двигаются вверх, тяжелые — вниз. Пламя от огня, по крайней мере в тех условиях, которые были известны Аристотелю, практически всегда идет вверх. Правила частоты, устанавливаемые для данных историко-географических условий, и определяют, какая сущность и какая тенденция будут приписаны каждому объекту.

Таким образом, построение понятий аристотелевского типа еще сохраняет непосредственную взаимосвязь с историко-географическими условиями окружающего мира. В этом, как и в упоминавшейся выше тенденции к ценностным понятиям, они напоминают первобытное и детское мышление.

Когда первобытный человек употребляет разные слова для обозначения «ходьбы» в зависимости от того, кто идет (мужчина или женщина), в каком направлении — на север или на юг, входит ли человек в дом или выходит из него [5], он опирается на привязанность к конкретной исторической ситуации, которая очень похожа на так называемые «абсолютные» пространственные характеристики (верх, низ) Аристотеля, которые по своему реальному смыслу суть географические обозначения, а именно, определение местоположения по отношению к земной поверхности [6].

Исходная привязанность понятий к «действительности», особенно в ее конкретном смысле историко-географической данности, является, вероятно, важнейшей чертой аристотелевской физики. Благодаря этому, возможно даже больше, чем благодаря телеологии, эта физика приобретает присущий ей антропоморфный характер. И из отдельных особенностей образования понятий, и из реального процесса исследования видно, что не только еще не разделены физические и нефизические (ценностные) понятия, но и внутри самой физики все еще перетекают друг в друга те формулировки проблем и понятий, которые мы сегодня обозначаем, с одной стороны, как «исторические», а с другой — как неисторические, или «систематические» [7].

С этой точки зрения, в новом свете видится и позиция аристотелевской физики по отношению к проблеме закономерности. Пока закономерность оставалась ограниченной теми процессами, которые повторялись в одном и том же виде, было видно не только то, что молодой физике не хватает мужества распространить принцип закономерности на все физические феномены, но еще и то, что понятие закономерности все еще сохраняет здесь свое исторически исходное значение. На первом плане здесь стоит не «общезначимость», как понимает закономерность современная физика, а в рамках исторически данного мира выделяется то, что обнаруживает определенную стабильность, и поэтому кажется гораздо более характерной чертой этого мира, чем мимолетные однократные процессы. «Высшая степень» закономерности, большая, чем просто повторяемость, обозначалась с помощью понятия «всегда», «вечно». Это означает, что отрезок исторического времени, на протяжении которого сохраняется константность, расширялся до вечности. Общезначимость закона не была еще четко отделена от вечности процесса. Только постоянство или, по крайней мере, частое повторение являлось доказательством чего-то большего, чем мимолетная случайность.

Даже в понятии «всегда», которое как будто выходит за границы исторического, непосредственная привязанность к исторической действительности, характерная для построения понятий и метода «эмпирика» Аристотеля остается вполне очевидной.

Такое же первоначальное единство и нерасчлененность исторического и систематического построения понятий мы находим и на ранних стадиях развития других наук, например искусствознания и экономики.

В экономике и биологии также можно достаточно ясно видеть, как тенденция к эмпиричности, к собиранию и упорядочиванию «фактов» первоначально может быть связана с тенденцией к историческому образованию понятий и даже с переоценкой роли исторического.

2. Галилеевская физика

С позиций подобного эмпиризма построение понятий в галилеевской и пост-галилеевской физике выглядит довольно странным и даже парадоксальным.

Как было отмечено выше, использование математического аппарата при всей его важности не может, по существу, рассматриваться в качестве основного ядра расхождений между аристотелевской и галилеевской физикой. Вполне возможно перевести в математическую форму основное содержание, например, динамических представлений аристотелевской физики. Так что вполне можно себе представить, что развитие физики могло бы пойти по пути такого рода математизации аристотелевских понятий. (Именно в таком направлении реально протекало развитие психологии на ранних стадиях.) Однако в действительности мы встречаем лишь следы подобного подхода. Главная же линия развития пошла в другом направлении и затрагивала не только изменение формы, но и изменение содержания.

То же самое относится и к «точности» новой физики. Нельзя забывать, что во времена Галилея еще «не было таких часов, какие есть сейчас. Появление таких часов стало возможным только благодаря знаниям о динамике сил, установленных в трудах Галилея» [8]. Развитие М.Фарадеем первоначального учения об электричестве также показывает, насколько малую роль играла на этих решающих стадиях развития физики точность в ее современном понимании («точность до такого-то десятичного знака»).

Существенные источники тенденции к квантификации лежат глубже, а именно в новом понимании физиками природы физического мира, в новом уровне притязаний по отношению к задаче познания мира и в возросшей вере в возможность ее выполнения. Это очень глубокие и далеко идущие изменения фундаментальных представлений физики, а стремление к квантификации — только одно из их проявлений.

а) Гомогенизация. Мироощущение Бруно, Кеплера или Галилея явно определяется идеей исчерпывающего, всеохватывающего единства физического мира. Один и тот же закон управляет и движением звезд, и падением камней. Эта гомогенизация физического мира в отношении обоснованности законов лишает деление физических объектов на устойчивые, абстрактно определенные классы того решающего значения, которым они обладали в аристотелевской физике, где принадлежность к определенному классу рассматривалась как определяющая физическую сущность объекта.

Тесно связана с этим и утрата значимости логическими дихотомиями и парами противоположных понятий. Их место заняли все более и более текучие переходы и ступенчатые градации, которые лишили противоположности их антитетического характера, что чисто логически выразилось в переходе от понятия класса к понятию ряда [9].

б) Генетические понятия. Снятию радикальных противопоставлений, вытекающих из жестких классов, во многом способствовал переход к более функциональному по своей сути способу мышления — к использованию кондиционально-генетических понятий. Для Аристотеля совокупность непосредственно воспринимаемых признаков явления, то, что современная биология называет фенотипом, была еще едва ли отделима от свойств, определяющих динамику объектов. Например, того факта, что легкие тела относительно часто движутся вверх, было для него достаточно, чтобы приписать им «тенденцию» движения вверх. С разделением фенотипа и генотипа, или, в более общем виде, с разделением «описательных» понятий и «кондиционально-генетических» [10], и с переносом центра тяжести на эти последние, многие различия потеряли значение отличительных признаков. Орбиты планет, свободное падение камня, движение тела по наклонной плоскости, колебания маятника — процессы, которые при фенотипической классификации попали бы в разные, даже противоположные классы, оказываются всего лишь различными формами проявления «одного и того же» закона.

в) Движение к полной конкретности. Усиление акцента на количественной стороне, что создает впечатление формальности и абстрактности современной физики, — это самостоятельная тенденция, никоим образом не выражающая тенденцию к логической формализации. Скорее, решающей здесь оказалась (наряду с развитием проблемы классификации) как раз тенденция к полному описанию даже отдельных единичных случаев. Ибо во всех отраслях науки конкретный индивидуальный объект определяется не только как носитель определенных качеств, но эти качества присущи ему с определенной интенсивностью, в определенной степени. С ростом уровня притязаний исследований в этом направлении все больший вес должна была приобретать задача ухватить с помощью понятий эти присущие отдельным индивидам различия в степени выраженности свойств, что и привело в конечном счете к их количественному измерению.

Не тенденция к абстрагированию, а именно отказ от абстрактного понятия класса и желание концептуально понять конкретные отдельные случаи явились (наряду с представлением о «непрерывности» типов физических объектов) главным стимулом развития количественного подхода в физике.

г) Парадоксы нового эмпиризма. Эта тенденция к теснейшему контакту с действительностью, в которой обычно видят наиболее характерную черту современной физики и проявление ее «антиспекулятивной» направленности, привела к построению понятий в полной оппозиции к аристотелевскому мышлению, и, как это ни удивительно, именно к «эмпиризму» последнего.

Понятия Аристотеля демонстрируют, как мы видели выше, прямую связь с исторически данной действительностью и с фактическим ходом мирового процесса. В современной физике эта связь, или, во всяком случае, эта непосредственная взаимосвязь с исторической данностью отсутствует. То обстоятельство, случился ли определенный процесс лишь однажды, или он повторялся часто, или же повторялся в ходе истории постоянно, оказывается для вопроса о закономерности в современной физике [11] практически не имеющим значения, это кажется случайным, «всего лишь» историческим.

Например, закон свободного падения тел не утверждает, что тела падают вниз очень часто. Он вовсе не утверждает, что свободное «беспрепятственное» падение тел, к которому относится формула S=gt²/2, происходит в реальном мировом процессе часто или регулярно. Является ли определяемое законом событие редким или частым, — это не имеет совершенно никакого отношения к закону. Более того, в определенном смысле закон всегда относится к тем случаям, которые в фактическом ходе истории не реализуются никогда или реализуются лишь приблизительно. Во всяком случае, только в эксперименте, то есть в искусственно созданных, чрезвычайно редких случаях удается достичь хотя бы примерного приближения к тем событиям, о которых идет речь в законе. Утверждения современной, то есть «антиспекулятивной» физики, считающей себя «эмпирической», с точки зрения аристотелевского эмпиризма несомненно носят гораздо менее эмпирический и гораздо более конструктивный характер, чем непосредственно исходящие из исторической действительности понятия Аристотеля.

[*] Lewin K. Der Übergang von der aristotelischen zur galileischen Denkweise in Biologie und Psychologie // Erkenntnis. 1931. Bd. 1. S. 421-466.

[1] Ср.: Lewin K. Über Idee und Aufgabe der vergleichenden Wissenschaftslehre // Symposion. 1925. 1. S. 61-93.

[2] См.: Schaxel J. Grundzüge der Theoriebildung in der Biologie. Jena: Gustav Fischer, 1922.

[3] В четких работах Карнапа по математической логике отстаивается тезис о «единой науке», означающий нечто большее, чем конечно же верное утверждение, что все науки состоят из «понятийного» материала. Это старое положение о единой науке в конечном счете обнаруживает родство с внешне противоположным ему тезисом о радикальной дихотомии наук о природе и наук о духе (Lewin K. Op.cit.). Способ его обоснования, подобно более старым образцам рассуждений, носит всецело спекулятивный характер и столь же мало отвечает как требованиям «эмпирического» учета фактического развития науки, так и требованиям математики.

[4] Cassirer E. Substanzbegriff und Funktionsbegriff // Untersuchungen über die Grundfragen der Erkenntniskritik. Berlin, 1910.

[5] Lèvy-Bruhl L. La Mentalité primitive. Paris: Alcan, 1922 (5th. ed. 1927).

[6] В последующем изложении будет часто встречаться термин «историко-географический». Это словосочетание не относится к числу общеупотребительных. Однако мне кажется, что противопоставление исторических и систематических проблем несколько однобоко. Основной противоположностью являются «тип» (объекта, процесса, ситуации) и «наличный случай». И для понятий, имеющих дело с наличными случаями, ссылка на «абсолютные» географические пространственные координаты столь же характерна, как и ссылка на «абсолютные» временные координаты.

В то же время понятие «географический» нужно понимать в таком же общем смысле указания на рядоположенностъ событий, как понятие «исторический» указывает на их последовательность, благодаря чему данные понятия становятся применимыми, в частности, и по отношению к психическим событиям.

[7] В настоящее время нет общеупотребительного термина для обозначения неисторической постановки вопроса. Я употребляю здесь термин «систематический», не имея при этом в виду особую «упорядоченность», но в качестве общего понятия, обозначающего неисторические вопросы и законы, которые составляют, в частности, большую часть современной физики.

[8] Mach E. Die Mechanik in ihrer Entwicklung. Leipzig, 1921.

[9] См.: Cassirer E. Substanzbegriff und Funktionsbegriff // Untersuchungen über die Grundfragen der Erkenntniskritik. Berlin, 1910.

[10] Левин К. Закон и эксперимент в психологии. <См. наст. изд. С. 23—53.>

[11] Поскольку она не имеет дела с вопросами истории неба и земли или географии.