Курт Левин
Переход от аристотелевского к галилеевскому способу мышления в биологии и психологии
Часть 4

II. Анализ динамических проблем

1. Изменение фундаментальных динамических понятий физики

Динамические проблемы были принципиально чужды аристотелевскому способу построения понятий в физике. Уже сам тот факт, что динамические проблемы приобрели столь большое значение для галилеевской физики, можно рассматривать как характерную черту этого нового способа мышления [24].

И все же, речь здесь идет не только о внешней смене интереса, но и о содержательном изменении физической теории. Ведь уже Аристотель, в отличие от своих предшественников, подчеркивал именно «становление». Возможно, корректнее было бы сказать, что при аристотелевском способе построения понятий статика и динамика еще не отделены друг от друга.

а) Телеология и физические векторы.   Основной характеристикой аристотелевской динамики выступает объяснение происходящего с помощью понятий, которые мы воспринимаем теперь как специфически «биологические» или психологические: каждый предмет стремится, в той мере, в какой этому не препятствуют другие предметы, к совершенству, к реализации своей собственной сущности. При этом сущность для Аристотеля, как мы уже видели, — то, что является общим для «класса» таких предметов. Таким образом, получается, что класс является для него одновременно и понятием предмета, и его целью (telos).

Эта телеологическая теория физических событий показывает не только то, что биология и физика еще не разделены. Она также свидетельствует о том, что динамика аристотелевской физики в своих существенных чертах сходна с анимистическим способом мышления примитивного человека, который рассматривает любое движение как проявление жизни, а искусственное «сотворение» воспринимает как основной тип становления. Ибо для искусственно созданных вещей представление их создателя о предмете действительно является причиной и целью этого предмета одновременно.

Таким образом, для аристотелевского построения понятий причина физического события в общем случае находится в очень тесном родстве с психологическими «влечениями»; предмет стремится к определенной цели; когда мы видим его движение, он стремится к месту, соответствующему его природе. Тяжелое тело стремится вниз, и чем оно тяжелее, тем это стремление сильнее; в то же время легкие объекты стремятся вверх.

Обычно эти физические понятия Аристотеля отвергают в силу того, что считают их «антропоморфными». Однако если вспомнить о том, что в психологии и биологии те же самые фундаментальные динамические представления полностью доминируют и сегодня, то было бы, вероятно, правильнее попытаться выявить действительное содержание аристотелевских тезисов, по возможности независимо от «стиля» их представления.

Наиболее существенное содержательное различие между «телеологическим» и «причинным» объяснением видят обычно в том, что телеология предполагает целенаправленность процесса, причинное же объяснение такой целенаправленности не знает. Однако такое понимание неверно, ибо и в причинных объяснениях современной физики используются направленные величины, или, говоря математически, векторы. Физическая «сила», которая определяется как «причина физических изменений», рассматривается как направленный, векторный фактор. Таким образом, использование векторных факторов как основы динамики не обнаруживает различия между современными и аристотелевскими взглядами.

Решающее различие заключается, скорее, в том, что характер и направление физических векторов в аристотелевской динамике полностью определяется природой рассматриваемого объекта. В отличие от этого, в современной физике существование физического вектора всегда зависит от взаимосвязей нескольких физических факторов, в частности, от взаимоотношений объекта с его окружением [25].

Помимо этого, телеологическая динамика рассматривает прежде всего те случаи, в которых речь идет о векторах, направленных «к чему-то», а не «от чего-то» [26].

Я не хотел бы вдаваться здесь в часто обсуждаемый сегодня вопрос о том, не существует ли и в физике особого типа телеологических объяснений. В этой связи можно вспомнить о втором начале термодинамики, о значении понятия равновесия или о принципе наименьшего действия [27]. Здесь не место для обсуждения используемого в этих случаях понятия направленности и вопроса о том, совпадает ли эта направленность с тем понятием направленности, которое используют представители телеологии в биологии [28], однако следует указать, что и в причинных в узком смысле слова объяснениях в физике понятие направления играет фундаментальную роль.

б) Значение ситуации в целом в аристотелевской и галилеевской динамике. При аристотелевском способе построения понятий окружение имеет значение лишь постольку, поскольку оно может вызвать «нарушения», «вынужденные» изменения процессов, которые происходят в соответствии с природой рассматриваемого объекта. Векторы же, которые определяют поведение объекта, полностью детерминированы самим этим объектом. Это означает, что они не связаны с отношениями объекта с окружением и всегда принадлежат объекту, независимо от того, что его окружает в тот или иной момент времени: тенденция легких тел двигаться вверх заключена в них самих, стремление тяжелых объектов вниз также присуще самим этим объектам. В отличие от этого, в современной физике не только выводят тенденцию легких тел временами стремиться «вверх» из отношений этих тел с окружением, но и считают, что сама «тяжесть» тела определяется такого рода отношениями.

Этот решающий, по моему мнению, переворот был отчетливо выражен в классических исследованиях Галилея о законе падения тел. Уже тот факт, что он не исследовал тяжелое тело само по себе, а изучал процесс «свободного падения или движения по наклонной плоскости», выражает переход к понятиям, которые можно определить только в соотнесении с определенной ситуацией (а именно, с наличием наклоненной под определенным углом плоскости или пустого пространства, в котором беспрепятственно происходит падение). Идея исследования свободного падения (которое происходит слишком быстро, чтобы его можно было успешно наблюдать) с помощью более медленного движения по наклонной плоскости заранее предполагает, что динамика события уже не определяется изолированным объектом как таковым, а зависит прежде всего от той ситуации, в которой происходит событие [29].

Действительно, подход Галилея включает в себя глубокое исследование именно ситуационных факторов. Определяется наклон плоскости, то есть отношение ее высоты и длины. Круг рассматриваемых ситуаций (свободное падение, движение по наклонной плоскости, движение по горизонтали) исследован и упорядочен (с помощью «варьирования угла наклона»). Зависимость существенных моментов события (например, его скорости) от существенных особенностей ситуации (например, угла наклона плоскости) становится концептуальным и методологическим центром исследования.

Такое понимание динамики не означает, что природа объекта полностью лишена всякой значимости. Свойства и структура исследуемых объектов важны и для галилеевской теории динамики. Но, наряду с объектом, важность приобретает и ситуация, в которой он находится. Лишь конкретная целостная ситуация, включающая объект и его окружение, определяет те векторы, которые детерминируют динамику того или иного события.

Реализуя такое понимание, галилеевская физика попыталась как можно более конкретно и точно охарактеризовать своеобразие той или иной целостной ситуации. Именно в этом состоит принципиальный уход от аристотелевского способа мышления. При аристотелевском построении понятий зависимость события от ситуации, в которой оно происходит, необходимо означает лишь нарушение процесса. Для того, кто хочет найти «общее», изучая одинаковые аспекты разных случаев, меняющиеся ситуации кажутся чем-то случайным, тем, что лишь затемняет сущность предмета. Таким образом, этот способ мышления предполагал, что для того, чтобы понять сущность объекта и присущую ему целенаправленность, необходимо как можно более полно исключить «влияние ситуации» и абстрагироваться от нее.

в) Преодоление историчности. На деле, реальное обнаружение такого типа «не зависящих от ситуации» векторов заранее предполагает, что соответствующий процесс происходит с определенной регулярностью или частотой. В противном случае, если отвлечься от различий ситуации, ничего одинакового не осталось бы. Если исходить из фундаментальных понятий аристотелевской динамики, то исследование динамики процесса должно быть тем труднее, чем «больше» он зависит от природы наличной ситуации — здесь можно было бы вспомнить о проблеме эмоций в психологии. Единичное событие уже потому становится принципиально незакономерным, что нет никакого способа исследовать его динамику.

Галилеевский способ выявления динамики процесса прямо противоположен этой процедуре. Если динамика процесса зависит не только от объекта, но и прежде всего от ситуации, то было бы бессмысленно пытаться получить общие законы процесса, исключая, насколько это возможно, влияние ситуации. Становится неразумным стремление обобщить как можно больше ситуаций и считать общезначимыми лишь те векторы, которые наблюдаются «при всех обстоятельствах», в каждой «произвольно взятой» ситуации. Наоборот, необходимым становится возможно более точное постижение наличной целостной ситуации во всем ее своеобразии.

Восхождение от отдельного конкретного случая к закону, от «этого» процесса к процессам «такого рода» уже не требует обоснования с помощью исторической «регулярности», которая была характерна для аристотелевского способа образования понятий. Это восхождение к «всеобщему» автоматически и немедленно задается тезисом о не допускающей исключений закономерности физических событий [30]. Теперь для исследования динамики важным становится не абстрагирование от ситуации, а отыскивание тех ситуаций, в которых факторы, решающим образом определяющие целостную динамическую структуру, проявляются наиболее ярко, отчетливо и неискаженно. На смену ссылке на абстрактное среднее из возможно большого числа исторически данных случаев приходит указание на полную конкретность отдельной ситуации.

Мы не можем рассмотреть здесь во всех подробностях, почему не все ситуации оказываются равноценными для исследования динамики, почему определенные ситуации обладают методологическим преимуществом и почему эти ситуации, по мере возможности, создаются экспериментально — тем более, что во многом это должно быть общеизвестно или понятно из предыдущего. Лишь на одном обстоятельстве, которое, как мне кажется, очень редко оценивается корректно и которое послужило началом для непонимания, имеющего серьезные последствия именно для психологии, я остановлюсь здесь несколько детальнее.

Выше мы уже видели, как галилеевский способ построения понятий разводит нераздельные до тех пор вопросы об историческом течении событий, с одной стороны, и законы происходящего — с другой. Он отказывается (при рассмотрении «внеисторических» проблем, особенно вопроса о закономерности) от всяких ссылок на частоту встречаемости соответствующих объектов или процессов. То, что устанавливаемая процедура не противоречит, как это могло бы показаться на первый взгляд, тенденции к «эмпиричности», к пониманию действительности во всей ее полноте, должно уже стать ясным из нашего последнего рассуждения: в действительности именно аристотелевская непосредственная связь с историко-географическими данностями означает отказ от познания конкретного события, всегда связанного с ситуацией. Лишь когда эта непосредственная связь полностью разрывается, когда на смену историческому постоянству и частоте встречаемости события в той или иной географически определенной области приходит положение этого события в контексте целостной ситуации, и когда как в концептуальном, так и в методическом отношении становится неважно, является ли ситуация частой и постоянной, или же редкой и изменчивой, — только тогда становится возможным понять реальное, а значит, в конечном счете, всегда уникальное событие.

г) Смысл дифференциала процесса. Может показаться, что методологически мы здесь сталкиваемся с еще одной принципиальной трудностью, которую легче пояснить не с помощью общего рассуждения, а приведя достаточно простой пример. Для того чтобы легче была видна суть, я выбираю пример не из общеизвестной физики, а из проблематичной психологии. Если попытаться объяснить поведение ребенка исходя, помимо всего прочего, из психологического силового поля, — правомерность этого тезиса не подлежит здесь обсуждению, — то легко может быть выдвинуто следующее возражение.

Ребенок (Р) стоит перед двумя привлекательными объектами, например, игрушкой (И) и плиткой шоколада (Ш), которые находятся в разных местах (рис. 1).

Тогда, в соответствии с рассматриваемой гипотезой, существует поле сил, действующих в двух направлениях (a и b).

Рис.1.

Независимо от соотношения величины этих сил и независимо от того, применим ли физический закон параллелограмма сил к психологическому полю сил, если возникает равнодействующая этих двух сил, она в любом случае должна идти в направлении (r), которое не ведет ни к И, ни к Ш. И, как легко можно из этого заключить, ребенок не достигнет ни И, ни Ш [31].

Однако в действительности такое заключение было бы слишком поспешным. Ведь если бы даже результирующий вектор в начальный момент имел направление r, это вовсе не означает, что реальный процесс будет сохранять это направление постоянно. Скорее, по мере протекания процесса будет изменяться вся ситуация в целом, изменяя тем самым и величину, и направление векторов, которые в данный момент определяют динамику.  

Рис.2

Даже если признать правило параллелограмма сил и предположить постоянство внутренней ситуации ребенка, действительный процесс в результате изменений ситуации в конце концов всегда приведет ребенка к какому-то одному из двух привлекательных объектов (рис. 2)[32].

С помощью этого простого примера я хотел показать следующее: если мы пытаемся вывести динамику процесса, особенно определяющие его векторы, из действительного хода событий, то мы, как правило, вынуждены обращаться к дифференциалам процесса. В нашем примере мы можем рассматривать в качестве непосредственного проявления тех векторов, которые имеются в исходной ситуации, лишь начало процесса, а не весь его ход в целом.

Тот хорошо известный факт, что большинство физических законов являются дифференциальными законами, не кажется мне, как это часто считают, свидетельством того, что физика стремится все разложить на мельчайшие «элементы» и рассматривать эти элементы в максимально возможной «изоляции» друг от друга. Скорее, он в довольно значительной степени определяется тем обстоятельством, что с момента перехода к понятиям галилеевского типа физика больше не рассматривает исторически данное течение процесса как непосредственное выражение векторов, решающим образом влияющих на динамику процесса. Для Аристотеля тот факт, что движение имело некоторый общий курс, был доказательством существования тенденции к этому курсу, например к совершенному круговому движению. В отличие от этого, построение понятий по галилеевскому типу отделяет квазиисторическое от факторов, определяющих динамику, даже в протекании одного конкретного события. Ситуация берется здесь во всей ее конкретной индивидуальности, а значит, учитывается ее состояние в каждый отдельный момент времени [33].

При построении понятий по галилеевскому типу физические векторы, силы, определяющие ситуацию, также обнаруживаются в результирующем процессе. Однако этот процесс следует рассматривать в «чистом» виде, исключив из него квазиисторическое, а для этого необходимо обратиться к дифференциалу процесса, поскольку только в нем, хотя и в зародыше, но без искажений, проявляется тип процесса. Таким образом, обращение к дифференциалу процесса отчасти является дополнительным проявлением тенденции выводить динамику из положения того или иного отдельного конкретного момента в контексте всей конкретной целостной ситуации в данный момент.

При этом экспериментально важно конструировать такие ситуации, которые будут действительно создавать «чистые» типы событий, то есть допускать их теоретическую реконструкцию из фактических проявлений.

д) Методологические следствия. Нам осталось более подробно исследовать логические и методологические следствия из этого способа построения понятий. Поскольку закон и индивидуальный случай уже не являются противоположностями, ничто больше не мешает опираться в ходе доказательства на необычные, редкие и изменчивые (с исторической точки зрения) события, с какими имеет дело большинство физических экспериментов. Становится понятно, почему, с систематической точки зрения, эти редкие случаи — хотя и не по причине их редкости самой по себе — значительно проясняют суть дела.

Стремление понять реальную ситуацию настолько полно и конкретно, насколько это возможно, в том числе в ее мельчайших индивидуальных особенностях, делает полезным и необходимым возможно более точное количественное и качественное определение. Но нельзя забывать, что именно эта задача, а не точность цифр сама по себе, придает смысл стремлению к «точности».

В число наиболее существенных познавательных функций количественного, и вообще математического, способа представления входят:

1) возможность использовать при характеристике объектов не дихотомии, а непрерывные переходы, и тем самым существенно усовершенствовать описание;

2) то, что такие «функциональные понятия» позволяют восходить от частного к общему без «исчезновения» частного в общем, и, тем самым, без утраты возможности обратного перехода от общего к частному.

Наконец, здесь следует еще упомянуть метод «приближения» при описании объектов и ситуаций, в котором методологически проявляется «непрерывный», функциональный способ мышления.

2. Фундаментальные динамические понятия в психологии

Построение относящихся к динамике понятий в психологии и биологии до сих пор остается пронизано аристотелевским духом, и, как мне кажется, даже обнаруживает, вплоть до отдельных деталей, те же внутренние связи и мотивировки.

а. Аристотелевские представления: независимость от ситуации. Влечение. По своему содержанию (и это очень легко показать) психологическая динамика, как указывалось выше, соответствует в основном аристотелевскому типу построения понятий: она представляет собой «телеологию» в аристотелевском смысле. Печать аристотелевского мышления накладывает на нее не то, что в психологической динамике используются направленные величины, а то, что процесс объясняется векторами, приписываемыми исследуемым объектам, например отдельным личностям, относительно независимо от окружения.

Вероятно, наиболее разительным примером этого является концепция влечения в ее классической форме. Влечения представляют собой совокупность всего, что считают нужным приписывать индивиду в качестве устойчивых, обусловленных «задатками» векторов. В основном влечения обнаруживаются через выявление тех действий, которые наиболее часто или регулярно встречаются в фактической жизни индивидуума или группы схожих индивидуумов. То, что является общим для этих наиболее частых актов (например, добывание пищи, борьба, взаимопомощь), рассматривается как сущность данных процессов. И снова, абсолютно в аристотелевском смысле, это абстрагирующее понятие класса выступает одновременно и как цель, и как причина процесса. Причем эти влечения, полученные в результате усреднения исторической действительности, считаются тем более фундаментальными, чем абстрактнее соответствующее понятие класса, чем больше количество усредненных случаев, и чем эти случаи разнороднее. Считается, что таким, и только таким способом могут быть преодолены те «случайности», которые присущи тому или иному отдельному случаю и конкретной ситуации. Таким образом, тенденция использовать возможно большее число случаев и вычислять среднее из возможно большего числа величин, которая и сегодня продолжает господствовать в обширных областях психологии и биологии, основана на стремлении освободиться от связи с конкретной ситуацией.

б. Внутренние трудности и неувязки. Различие между аристотелевским и гали-леевским способами мышления выступает наиболее отчетливо, если уяснить себе, к каким последствиям привело бы такое жесткое приписывание влечений индивиду «самому по себе» при строго галилеевском понимании закона. В этом случае влечение (например, материнский инстинкт или инстинкт соперничества) должно было бы действительно проявляться непрерывно. Точно так же, объяснение упрямства трехлетних детей их «природой» при следовании понятиям галилеевского типа имело бы своим следствием вывод о том, что все трехлетние дети должны демонстрировать упрямство на протяжении всего дня (точнее, двадцать четыре часа в сутки).

Впрочем, аристотелевскому общему подходу в психологии удается уклониться от этих следствий. Поскольку при доказательстве существования сил поля довольствуются констатацией определенной частоты встречаемости, можно избежать необходимости выводить из «исключения ситуации» следствие о том, что данные силы поля должны существовать в каждой ситуации. Если исходить из строгого понятия закономерности, можно опровергнуть, например, положение о существовании определенного влечения, продемонстрировав его отсутствие в данных конкретных случаях. При аристотелевском типе построения понятий нет нужды бояться таких опровержений, поскольку в ответ на указание такого конкретного случая можно возразить, что речь идет лишь о статистической значимости соответствующего положения.

Правда, в результате данный способ построения понятий оказывается не в состоянии объяснить наступление того или иного конкретного случая, то есть поведение не абстрактного «среднего ребенка», а, скажем, поведение вполне определенного ребенка в определенный момент времени.

Таким образом, аристотелевский подход к области психологической динамики приводит к ограничению объяснения лишь теми случаями, которые происходят достаточно часто, создавая впечатление оправданности абстрагирования от ситуации. Более того, и для этих частых случаев он оставляет открытой, по существу, любую возможность протекания отдельных процессов.

в. Попытки самокоррекции: «средняя» ситуация. Вполне естественно, что внутренние трудности, которые несет с собой аристотелевский способ образования понятий именно для динамики, и которые при отрыве от ситуации угрожают реально лишить теорию объяснительной ценности, неоднократно замечались психологами и привели к весьма своеобразным гибридным методам и попыткам все же как-то включить ситуацию в круг представлений. Это становится особенно ясным при попытках количественного определения. Например, когда пытаются экспериментально решить вопрос о том, как соотносится интенсивность различных инстинктов у крыс (голод, жажда, половое влечение и материнская любовь), то этот вопрос (который в физике примерно соответствует вопросу о том, что сильнее: гравитация или электродвижущая сила) имеет смысл только в случае, если эти векторы жестко приписываются крысе вне зависимости от конкретной целостной ситуации, то есть независимо от текущего состояния крысы и от ее текущего окружения. Естественно, что такое жесткое представление в конечном счете оказывается несостоятельным, и исследователь вынужден хотя бы частично отойти от такого способа построения понятий. Первый шаг в этом направлении состоит в том, что сравниваются «максимальные интенсивности» влечений. Тем самым, хотя бы в принципе принимается в расчет актуальное состояние влечения, тот факт, что одно и то же влечение может быть разным по интенсивности.

Впрочем, по сути, это лишь незначительно смягчает аристотелевскую позицию. Даже когда переходят к учету различных степеней интенсивности влечения, обычно начинают строить кривые колебаний интенсивности, выражающие средние статистические значения из большого количества случаев и не имеющие обязательной силы для отдельного случая; кроме того, при таком построении понятий вектор силы устанавливают независимо от конкретной структуры ситуации.

Впрочем, при этом не отрицается, что в реальном отдельном случае ситуация существенным образом определяет то, как будет проявляться данный инстинкт. Но эту проблему, как и вопрос о спонтанном поведении ребенка, обычно обходят, ссылаясь на то, что закон отражает некоторое среднее поведение. Таким образом, закон относится к «усредненной ситуации». При этом забывают, что вообще не бывает ни «средних ситуаций», ни средних детей.

Обращение к понятию «оптимальной» ситуации ведет практически, хотя и не принципиально, несколько дальше. Но и здесь конкретная структура ситуации остается «произвольной»: требуется только достижение максимального эффекта в определенном направлении.

Однако ни один из этих способов не устраняет обоих фундаментальных недостатков аристотелевского способа мышления, состоящих в том, что, во-первых, векторы, определяющие динамику процесса, приписываются изолированному объекту независимо от конкретной ситуации в целом; и, во-вторых, применительно к конкретной реальности единичного процесса довольствуются весьма невысоким уровнем притязаний в отношении силы психологических утверждений.

Это относится даже к построению понятий, непосредственно связанных с пониманием ситуации. Сама ситуация опять-таки рассматривается как неизменный объект, и на обсуждение выносится вопрос о том, что важнее — наследственность или среда? Как отмечалось выше, в центре дискуссии при этом оказывается вполне аристотелевский по своему смыслу вопрос о том, в какой степени ситуация может «мешать» (или, в отдельных случаях, «способствовать») действию. Таким образом, проблема динамики опять рассматривается в форме, имеющей лишь историко-ста-тистический смысл, на основе абстрактного понятия о «ситуации вообще». Кроме того, дискуссия по вопросу «наследственность или среда» убедительно показывает, вплоть до малейших деталей, насколько сильно разделяются объект и ситуация при исходном построении понятий, и насколько жестко динамика выводится из изолированного объекта как такового.

Вероятно, лучше всего роль «ситуации» во всех этих представлениях может быть продемонстрирована путем указания на определенную эволюцию, происходившую в живописи. В средневековой живописи сначала вообще не было окружения, а был только беспредметный (например, золотой) фон. Даже когда «окружение» постепенно появилось, оно обычно состояло лишь в том, что вокруг центрального персонажа размещались еще и другие персонажи и объекты. Так что в лучшем случае речь шла о совокупности отдельных персонажей, каждый из которых по существу продолжал существовать независимо от остальных.

Только позднее в живописи появилось само пространство, как таковое, и возникла целостная ситуация. И эта ситуация, как целое, сразу стала доминировать, и отдельные персонажи и объекты, в той мере, в какой они вообще продолжали существовать как отдельные (здесь можно вспомнить, например, о рембрандтовских групповых портретах), стали приобретать свой смысл лишь в контексте целостной ситуации.

г. Первые ростки галилеевского построения понятий. В противоположность аристотелевским базовым представлениям о динамике, в психологии и биологии сейчас обнаруживаются первые ростки галилеевского образования понятий. И опять-таки, наиболее далеко в этом направлении продвинулась психология ощущения и восприятия.

Первоначально психология ощущения и восприятия объясняла лишь отдельные изолированные образы, или даже отдельные изолированные их элементы. Развитие последних лет привело сначала к медленному, а затем ко все более и более радикальному пересмотру фундаментальных динамических представлений, суть которого состоит в том, что динамика процессов стала выводиться не из отдельных элементов образа, а из всей структуры в целом. При этом оказалось невозможным ограничиться рассмотрением лишь того, что называют «фигурой» в широком смысле слова. Динамика процессов ощущения и восприятия зависит еще и от «фона» [34] и, кроме этого, от структуры всего окружающего поля. Динамика не может быть понята с помощью абстрактного аристотелевского метода исключения всех «случайных» ситуаций, но — и этот принцип теперь пронизывает все области психологии ощущения и восприятия — только исходя из положения обладающего определенной структурой образа в окружении определенного типа.

В последнее время конкретные проявления тех же самых фундаментальных динамических представлений появились и за пределами психологии восприятия — в области интеллектуальных процессов, в психологии влечений, воли и аффективной жизни, в исследовании выразительных движений, а также в психологии развития. Например, бесплодность постоянно движущейся по кругу дискуссии «наследственность или среда» и невыполнимость основывающейся на ней задачи классификации свойств индивидуума начинают все отчетливее показывать, что в основе этой дискуссии лежат, в конечном счете, концептуально неверные базовые предположения. Постепенно намечается, хотя еще и не очень уверенно, такое построение понятий, при котором наследственные задатки пытаются определить не посредством исключения всего возможного влияния окружающей среды, а включая в само понятие наследственных задатков необходимость определенных отношений с совокупностью конкретных условий окружения. В биологии эта тенденция проявляется в различении «фенотипа» и «генотипа». Впрочем, эти понятия относятся в основном к «усредненной» структуре окружения в течение достаточно длительного времени, но не к конкретной целостной структуре текущей ситуации, которая решающим образом определяет динамику.

В областях психологии, имеющих решающее значение для понимания всего поведения живых существ в целом, переход к галилеевскому базовому представлению о динамике также неизбежен. Согласно этому представлению, динамически значимые векторы определяются не отдельными изолированными объектами, а взаимодействием факторов конкретной целостной ситуации, в данном случае прежде всего взаимодействием текущего состояния индивида и структуры психологического окружения. Динамика процесса всегда должна выводиться из взаимоотношения конкретного индивидуума с конкретным окружением и, в той мере, в какой речь идет о внутренних силах, из взаимодействия различных функциональных систем, из которых состоит индивидуум.

Однако осуществление этого принципа предполагает выполнение задачи, к решению которой сейчас только-только приступают: необходимо представить конкретную психологическую ситуацию так, чтобы полностью отразить динамические особенности именно этой конкретной целостной ситуации в их уникальном сочетании. Далее, необходимо достичь адекватного представления конкретной структуры психологической личности, ее «внутренних» динамических фактов. Вероятно, то обстоятельство, что такое конкретное представление психологического окружения технически невозможно без применения математической топологии, то есть самой молодой ветви математики, внесло свой вклад в то, что психологическая динамика именно в важнейших областях психологии до сих пор исходит из аристотелевского способа построения понятий. Однако более существенными, чем эти «технические» вопросы, здесь, по-видимому, являются общие содержательные и «философские» предпосылки: недостаточное научное мужество в вопросе о закономерности психического, слишком низкий уровень притязаний в отношении области применимости психологических законов и идущая рука об руку с ориентацией на простую регулярность тенденция к чисто историко-географическому построению понятий.

Однако, случайности исторически конкретных процессов преодолеваются не путем исключения из систематического рассмотрения изменяющихся ситуаций, но лишь посредством доведенного до самого конца учета своеобразия данного конкретного случая. Необходимо понять, что общезначимость закона и конкретность индивидуального случая не являются противоположностями, и что на смену ссылке на максимально широкую историческую область повторяющихся случаев должна прийти ссылка на целостную конкретную ситуацию во всей совокупности ее факторов. Методологически это означает, что важность того или иного случая и его доказательная сила не могут оцениваться на основании частоты его появления. В конечном счете, это означает для психологии и биологии, так же как и для галилеевской физики, переход от абстрактно-классифицирующего к конструктивному методу.

Современной психологии осталось недолго ждать того момента, когда господство аристотелевского способа построения понятий сменится господством галилеевского способа. Об этом, в конечном счете, говорит, как мне кажется, и один более частный вопрос психологического исследования.

Одной из характерных черт ранней «спекулятивной» эпохи развития всех наук выступает то, что представители различных «школ» и «систем» противостоят друг другу в таком смысле и в такой степени, которой, например, современная физика уже не знает. Когда в современной физике сталкиваются различные гипотезы, то при этом все равно остается общий базис, незнакомый школам спекулятивной эпохи. Это лишь внешний признак того факта, что используемый там способ построения понятий привел к методу, позволяющему шаг за шагом «приближаться» к постижению предметной области. В результате этого мы видим там непрерывное, несмотря на все перевороты, «устойчивое продвижение» науки вперед. Мне кажется, что многое говорит о том, что, несмотря на множество школ и направлений, активное протекание нынешнего кризиса предвещает такое же устойчивое развитие психологии и динамических проблем биологии.

[24] Mach E. Die Mechanik, historisch-kritisch dargestellt. Leipzig: Brockhaus, 1921.

[25] Конечно, это относится также и к внутренним причинам, которые включают множество отношений частей физической системы.

[26] См.: Левин К. Психологическая ситуация награды и наказания. <Наст. изд. С. 165-205.>

[27] Planck M. Physikalische Rundblike. Leipzig: Hirzel, 1922. S. 103.

[28] Bertalanffy L. von. Die Teleologie des Lebens // Biologia generalis. 1929. 5.

[29] О значении в этой связи понятия вакуума см.: Dingler H. Das Experiment. Sein Wesen und seine Geschichte. München: Reinhardt, 1928.

[30] Здесь невозможно изложить проблему индукции более полно (см.: Левин К. Закон и эксперимент в психологии. <Наст. изд. С. 23-53.>).

[31] Я не учитываю здесь возможность того, что одна из этих сил на время полностью исчезла.

[32] Даже если расстояния, отделяющие ребенка от привлекательных объектов, и сила их привлекательности равны, конфликтная ситуация приведет к тому же результату вследствие неустойчивости равновесия.

[33] Здесь нет возможности подробнее остановиться на важном для современной физики вопросе о смысле ее интегрального закона (см.: Р1аnck M. Physikalische Rundblike. Gesammelte Reden und Aufsätze. Leipzig: Hirzel, 1922), хотя и отсюда можно вывести важные разъяснения относительно своеобразия аристотелевского формирования понятий.

[34] Rubin E. Visuell wahrgenommene Figuren. Copenhagen: Guldenalske, 1921.